Мой дядя был ребенком войны. Когда они эвакуировались из Винницы в какую-то русскую деревню Мотовиловского района, где единственным взрослым мужиком был председатель на деревянной ноге, Илье было 12 лет, а его сестре Полине (моей матери) – четырнадцать. И вот им дали работу – доверили пасти скот… Вы уже представили себе эту умору? Еврейские дети из города – и вдруг в пастухи…
Волки – звери умные. Рыжеватая матерая волчица сразу смекнула, что перед нею дети. И прямо на их глазах, средь бела дня, стала учить своих волчат, как дурачить овец и давить их. Одноногий председатель посоветовал Илье брать с собой пастушью палку: «Чтоб ты мог защитить себя и Полинку». Палка, как палка, но на краю ее был набалдашник из свинца.
Волки были не в курсе этой палочной модернизации. А Илья ждал случая. И случай вскоре представился.
В стаде была комолая корова. Она по природе своей была злая, ее боялись все деревенские собаки. Она и в стаде выполняла частично функцию собаки: все ходила по периметру, принюхиваясь и пофыркивая, грозно поблескивая глазами. Несмотря на свой агрессивный имидж, она искренне дружила с одной овечкой, псевдободалась с ней, облизывала ее иногда, как новорожденного младенца. Председатель сказал Илье, чтоб он чаще смотрел на Тревогу (кличка комолой, которой она полностью соответствовала): «Смотри на нее и учись, она тебя с Полинкой научит пасти скотину».
Илье дважды говорить не нужно. Краюху хлеба, что дали ему на обед, он разделил поровну, половину скормил Тревоге, и она склонила к нему свою безрогую голову, как бы в знак почтения, а Илья в ответ ее шутейно боднул.
В один из дней волки стащили подружку комолой, и она, озверев, бросилась в погоню. Сколько ни искали потом хозяева свою коровенку в лесной чаще, так и не нашли. Так одномоментно исчез этот сюрреалистический дуэт, и Илья обиделся на волков.
Вскоре один обнаглевший и потерявший всякую осторожность взрослый волк решил на глазах у Ильи и Полины стащить овечку. На Илью, который в этот момент приготовился испытать пастуший скипетр, серый нахал даже и не подумал обратить внимание. Удар свинцовым набалдашником пришелся волку прямо по черепу. Злодей сразу же испустил дух. И, надо сказать, не только дух. А волки с тех пор перестали нападать на стадо.
В деревне Илье сказали, что если бы он принес ухо волка, как доказательство, то получил бы денежную премию. Илья с пацанами принесли волка целиком. Молодежь села смотрела на него, как на героя.
***
Второй случай произошел зимой. Через их железнодорожный полустанок проходил воинский эшелон. Начальник эшелона сказал председателю, что в интересах фронта и согласно распоряжению командования, надлежит обменять коней из их воинского табуна, т.е. еще не объезженных и не приученных к седлу и упряжи, на колхозных доходяг, но справных в управлении. Сказано – сделано.
Эшелон отбыл, а одноногий председатель призадумался: «Вроде мы в выигрыше: их откормленные кони – не чета нашим доходягам. Но как к ним подступиться? Кто их обучит и укротит, когда мужиков в селе нет?»
В воскресенье все же начали объезжать более покладистых по характеру лошадей. Один конь, самый крупный и сильный, был и самым непокорным, и даже злым. Он лягался и кусался при любой удобной возможности. С трудом его запрягли в сани, но испытать свою судьбу никто не решался. И вдруг, когда председатель отвлекся, Илья подкрался к этому сумасшедшему гиганту, вскочил в сани и, гикнув, огрел его тяжелой плетью. Конь молниеносно рванул и устремился в чернеющий вдали лес.
Зимой смеркается рано. Бабушка с мамой ревут в два голоса. Сельчане охают: если бы конь в поле понесся, это еще ничего, а в лесу – ого-го! Как шандарахнет санями о дерево, и пропал парнишка...
И вдруг кто-то крикнул: «Едут!». Действительно, из чащи леса показались сани. Когда они приблизились, стало видно, что Илья сидит спокойно, а конь идет, опустив голову, стараясь не смотреть людям в глаза. Потом дядя мне рассказывал, что, конечно, испугался, когда конь понес сани, и поводья его не сдерживали. Тогда Илье в голову пришла идея: кнутом слегка ударять коню прямо по его могучим фаберже, мол, ты сюда не на размножение прибыл, а на работу. И непокорный конь, рассказывал дядя, таки проникся сознанием и присмирел. А дядя сохранил на всю жизнь этот оптимистический подход к преодолению цурэс.
***
Когда Винницу освободили, бабушка с детьми засобиралась в родной город. Председатель колхоза уговаривал остаться: «Аннушка, мы к вам прикипели, вы нам уже как родные. А там разруха, возможно, твой дом бомбой разбило. Еще год – и твой Илья выберет себе здесь самую красивую девку, и она будет этому рада». Но они поехали обратно в Винницу.
И было так. В их квартире на улице Коцюбинского уже кто-то жил. И пошли они в облисполком. А там им честно, от имени украинской советской власти, сказали: катитесь отсюда к чертовой матери! И покатились они на Дальний Восток: заявить малярийным туманам, что Биробиджан – это и их родина тоже.
***
У меня болит правое колено, но я поехал на похороны дяди Ильи, через всю страну, в Ашкелон. Я удивился, заметив, что верующие, которые пришли прочесть по дяде «Кадиш», говорили о нем с такой искренней теплотой, будто знали его всю жизнь. У некоторых я даже заметил слезы на глазах.
Оказывается, Илья восемь лет ходил в синагогу хабадников. Они его научили молиться, а он их научил тому, что молитвы и молельный еврейский дом должны доставлять еще и культурно-гастрономическое удовольствие. «Тогда молитва, – говорил им Илья, – не только выходит из твоего рта, но прямиком попадает в сердце. Вы видите, что после того, как мы с вами сделаем небольшой лехаим, нам уже становится хорошо. А разве может быть еврею хорошо без согласия свыше? А если Он за нас, а мы за Него, то кто не согласен? Это значит, нужно выпить и закусить еще раз»… Раввин синагоги, да и ее постоянные посетители смотрели на Илью, как на Йети. А он и походил на Йети. Роста был большого, физически здоровый, но главное – волосяной покров имел, почти как у снежного человека.
Еще раввин синагоги несколько раз повторил мне, что Илья всегда беспокоился, всем ли хватает хлеба во время трапезы, и запрещал выбрасывать оставшийся после обеда хлеб. Объяснял он это тем, что многие умирали в войну от голода. «И вообще, – говорил дядя, – если есть молитва, благословляющая хлеб, то это и Богу угодно – беречь хлеб». Рав доверял дяде ключ от синагоги, а это признак полного уважения. Но все это я узнал только сейчас, когда его не стало.
***
Но хватит о грустном. Я расскажу историю более веселую: как только мой дядя приехал из Биробиджана в Израиль, он чуть не сел на много лет в тюрьму за групповое изнасилование.
Было это так. В первые месяцы пребывания на Святой земле, в городе Ришон ле-Ционе, дядя Илья и тесть моего младшего брата дядя Миша Богуславский, который был практически слеп на оба глаза, нашли возможность подкалымить к их мизерному стариковскому пособию. Один махер устроил их сторожами на строительную площадку. За полцены, но они и этому были рады. Дядя посмотрел на эту строительную площадку и удивился – мол, они чокнулись, что здесь можно украсть? «Это не наше дело, – решили оба, – будем охранять то, что нельзя украсть, с превеликим удовольствием».
Дядя Илья и дядя Миша решили также совмещать полезное с приятным. Разомлев от щедрого израильского тепла и солнца, они скинули с себя плотную спецодежду и прилегли в своих черных семейных трусах биробиджанского пошива немножко позагорать и погреть стариковские косточки.
Эту пенсионно-трудовую идиллию внезапно нарушила одна немолодая дородная лысеющая дама. Держа в руках кучу переполненных товарами пакетов и сумок, пыхтя и обливаясь потом, она торжественно и неспешно вплыла в «акваторию» режимного объекта. Хотела, наверное, дорогу срезать.
Никакой опасности для строительного имущества женщина-каравелла не представляла. И все бы ничего, да вдруг дядя Илья увидел, как из одной из ее многочисленных сумок выскользнул на землю кошелек. Пылкость и порывистость натуры моего родственника не позволили ему спрогнозировать ситуации тактического риска. Наш Йети вскочил со своего импровизированного лежака, в три прыжка очутился около кошелька, схватил его своей могучей лапой и радостно возопил: «Женщина, вы кошелек обронили!». Кричал он, разумеется, на родном русском, так как в иврите новоприбывший репатриант был ни бум-бум.
Израильтянка, вздрогнув и выронив пакеты из рук, медленно обернулась, а увидев свой родной еврейский кошелек, зажатый в пятерне лохматого русского динозавра, с внезапной крейсерской скоростью и мощью кинулась на неприятеля в атаку. В ходе одностороннего боя она не только применяла физическую силу, но и обзывала дядю Илью разными обидными словами. Но языка он, как мы уже выяснили, не знал, а от прямых попаданий по корпусу спасался благодаря ловкому маневрированию. Добродушно гыгыкая, он пытался объяснить непонятливой израильтянке советскую традицию: «Станцуй, тогда верну».
Этот тарарам разбудил дядю Мишу. В панике он не смог найти очки, но, определив координаты бедствия по слуху, начал продвижение в сторону возникшего шума на ощупь. Наткнувшись руками прямо на возмутительницу спокойствия, дядя Миша, как и все слабовидящие люди, попытался тактильно определить размеры объекта и степень исходящей от него опасности.
В общем, вы можете себе представить, какой гвалт устроили наши горе-охранники…
Дядя Илья, естественно, отдал женщине кошелек. Но она подала на них в суд, заявив, что ее пытались ограбить и изнасиловать. Было уже не до смеха.
Судья-израильтянин, как узнали, недолюбливал «русских» алимов. Но еще больше он не терпел идиотизма в судебных делах.
– Как вы узнали о том, что он завладел вашим кошельком? – спросил судья у потерпевшей, указав на Илью.
– Он мне сам крикнул, – ответила она, – я обернулась и увидела, что кошелек у него в руках.
– Странный вор, – сказал судья. – Сам предупреждает жертву и даже показывает кошелек… Но почему вы решили, что они хотели вас изнасиловать?
– Они ходили вокруг меня почти голые! – выкрикнула потерпевшая. – И все время намекали, что не вернут кошелек просто так. Да-да! Они пытались так мерзко изнасиловать меня – за мои же деньги.
– А сколько денег было в кошельке? – поинтересовался судья.
– Шекеля полтора, – выпалила потерпевшая и тут же осеклась. – Я шла из магазина… Это все, что осталось после покупок…
– За полтора шекеля – групповое изнасилование? – с сарказмом произнес судья и продолжил размышлять вслух: – Ну, допустим, слепой мог пойти на это преступление… Но чтоб зрячий?!
Судья мстил потерпевшей за ее попытку околпачить судебно-правовую систему, но она его иронии не понимала. Разбирательство длилось не один час и напоминало сцену из сумасшедшего дома. Особенно досталось дяде Илье, которому пришлось долго и мучительно, с помощью переводчика, объяснять, почему же все-таки нужно танцевать, когда тебе возвращают потерянную вещь или приносят письмо, и как танцевали и плакали от радости бабы в той русской деревне Мотовиловского района, когда получали с фронта долгожданный треугольник…
К счастью, наши фигуранты были полностью оправданы и отпущены по домам. Выйдя из зала суда навстречу израильскому солнцу, с которым они так искренне подружились, дядя Миша и дядя Илья по-новому оценили его тепло и радушие.
***
Все эти истории – не выдумки и не треп под настроение. Я люблю рассказывать их в семейном кругу, чтобы развеселить моих домашних. А если эти истории и у вас вызвали улыбку, то будем считать, что дядя Илья таким образом передал свой последний привет Биробиджану.
Яков Дехтяр, Израиль