(Окончание. Начало в № 26)
Когда в складском помещении стало совсем просторно, коммунары «Гиганта» дружно отправились в обратный путь. Теперь в Волочаевке уже не удивлялись, глядя на их шествие. А бывшие партизаны смотрели на людей с мешками с уважением: в свое время им, участникам Гражданской, тоже приходилось совершать похожие переходы. Удивляло их только то, что в «строю» были и женщины.
– Это у них субботник сегодня, – со знанием дела громко пояснила стоящим с ней рядом девушка в красной косынке.
В голове колонны опять кто-то завел было песню, но скоро она сама собой угасла: не много напоешь, когда ноша оттягивает плечи. К тому же стоило и поторопиться – людей подгоняла погода. Вершины ближних сопок прятались в низких тучах.
– Давайте побыстрее, товарищи! – слышится из головы колонны голос Лейбмана, хотя он и сам прекрасно видит, что люди спешат, двигаются по дороге напрямик и уже не обходят глубоких луж. Сам председатель несет на плечах пухлый мешок, время от времени замедляет шаги и, повернув наклоненную голову в сторону идущих, не без удовольствия отмечает: все идет нормально и сопка теперь продуктами и фуражом, считай, на какое-то время обеспечена. Лейбман отыскивает глазами конюха Мотю. Коренастый, не очень рослый, навьюченный большим мешком, колхозный конюх бредет сейчас чуть ли не по колено в воде и от этого кажется совсем маленьким. Когда конюх поравнялся с председателем, тот окликает его:
– Зря ты, Мотя, не захотел вчера лошадей запрягать, чтоб они сами доставили для себя фураж, а теперь вот… Смотри, дорога-то дальше совсем плохая.
– А что, сейчас тут есть где-то дороги совсем хорошие? – хрипло отвечает Мотя вопросом.
– Но ты же сам видишь, что…
– Что я вижу?
– А то, что хотя тут у нас хороших дорог нет, зато у нас тут есть хорошие люди, – смеется Лейбман. – Идет, посмотри, народ, двигается…
– Народ, конечно, идет, – тяжело повернувшись к председателю всем корпусом и глядя ему прямо в глаза, парирует Мотя. – Только что тому народу остается делать, если какой-нибудь председатель не сумел найти для него другой дороги?
– Ты так думаешь? – криво усмехается Лейбман.
– А как мне думать еще? – с вызовом рубит Мотя и, резким движением поправив на плече тяжелый мешок, останавливается, ожидая, пока с ним поравняются задние и присоединяется к ним. В последних рядах – только женщины.
– А вы чего это держитесь отдельно от всех? – полушутя интересуется у них Мотя.
– А чтоб вы не слышали, что мы о вас тут говорим, – сощурив жгучие черные глаза, отвечает языкастая Хася.
– Критика и самокритика – дело хорошее, – подходит к группе женщин Лейбман. – Говорите все, что думаете. Только самое-то главное сейчас что? – обращается он к Хасе. – То, что теперь тебе есть что в котел положить. Так?
– Ой, спасибо вам с кисточкой, спаситель вы наш! – дурашливо запричитала повариха. – Только если в другой раз по вашей милости мы останемся без продуктов, мы знаем, кого в тот котел покласть.
Женщины хмуро поглядывают на Лейбмана:
– Что хорошего? Люди еле ноги тащат.
– Все плечи эта мука оттянула. Уже не знаешь, как ее лучше и нести.
– Мы сюда ехали, думали, хоть тут жизнь получше будет, – особо ни к кому не обращаясь, вздыхает одна из новоприезжих.
– Будет, милая, будет и здесь хорошая жизнь, – тотчас отзывается Хася.
– Когда то еще будет? – тяжело вздыхает новенькая.
– А вот как только выберем нового председателя, так все и пойдет как следует, – полыхнув глазами в сторону Лейбмана, четко декларирует Хася. – И нечего тут вздыхать! Слышали же: субботник у нас сегодня. А субботник – дело добровольное, и никто вас не принуждал с нами тащиться. И кому легко? Кто от нас далеко.
– Даже так?
– А как вы думаете?
– Я знаю?..
– Я не знаю, как вы жили там, откуда вы сюда приехали, только здесь у нас хорошая жизнь обязательно будет. Иначе для чего мы эти болота месим, для чего строим, для чего эту землю своей назвали?
Говорят, от сердца сказанные слова к другому сердцу сразу льнут. Лица женщин, окруживших Хасю, становятся строже и светлей, и как-то легче – пусть всего лишь самую малость – становится ноша…
…Когда передние подошли к реке, сюда же, к ее берегам, подтянулась и первая волна дождевых туч, наступающих с юго-востока. Начали подходить к реке и все остальные участники «марша». И уже здесь, перед самым домом, внезапно хлынувший ливень заставил людей снимать с себя верхнюю одежду и спешно укрывать ею мешки. Не нести же домой вместо муки тесто?.. В это время от берега донеслись тревожные крики. «Что там такое случилось? – спрашивали друг друга люди. – Пора уже переправляться, иначе ж перепортим все продукты. Такой дождь»…
– Так ведь лодок нет!!!
– Как это нет?!
– Ничего себе!
– Господи, и тут эти вредители…
– Мамочка моя! И что ж теперь делать?
– И ведь привязали крепко…
– Ну вот здесь же они, на этом самом месте были!..
На лица людей легла печать недоумения, растерянности и страха. Сейчас они беспомощны.
– Евреи, что ж вы стоите?!
– Надо бежать и искать эти лодки.
– Куда бежать? Когда? Ты посмотри, как льет.
И тут произошло нечто, заставившее всех замолчать. Отделившись от толпы, к тому самому месту, где были привязаны лодки, подошел конюх Мотя и, вскинув над головой мешок, вошел в воду. Сделав десяток шагов и стоя уже по пояс в мутной воде, он громко и как будто даже весело крикнул, оборачиваясь к стоящим на берегу:
– Здесь неглубоко! За мной – шагом ма-а-арш!..
На берегу воцаряется тишина. Люди переминаются, переглядываются и, кажется, чего-то ждут, а затем несколько стоящих у самой воды на удивление дружно вскидывают над головами свои мешки и один за другим входят в воду. Сначала идущие как будто уменьшаются в росте, на середине реки они бредут по пояс в воде. Медленно тянутся минуты, медленно движутся люди, и вот уже из-за сетки дождя видно, как переправляющиеся поравнялись с деревьями, что растут прямо из воды у того берега реки, перед самым подъемом на сопку.
Оставшиеся на этой стороне реки коммунары следуют примеру тех, первых. С поднятыми над головами мешками, мешочками, узлами и «оклунками« коммунары один за другим входят в воду и медленно передвигаются наискось по течению реки, стараясь не отклоняться в сторону от «дороги«, по которой только что проследовал конюх Мотя и те, первые. Шум дождя сливается с плеском и журчанием мутной воды. И вот уже и самые последние идут по залитому водой прибрежному лугу. Здесь совсем мелко, мешки можно снова положить на плечи. И хотя по лицам людей струями стекает вода, в глазах светится радость. Они пришли домой…
Меир и Бейла уже переоделись в сухую одежду. В руках у старика – насквозь промокшее полотенце, Бейла зябко кутается в шерстяной платок. Только теперь они чувствуют, как же они сегодня замерзли в этой реке и под этим дождем. Но на полу перед ними – вот они – лежат два мешочка с сахаром. Конечно, сильно отсыревшим. Ну а что можно было сделать?
– Нет, Меир, ты таки можешь мне сказать, что делается на этом свете? – пряча руки в рукава кофты, пытает мужа бобэ Бейла.
– Ну что тебе сказать, Бейлочка? Разве ж ты сама не видишь, что делается? – вздыхает Меир, задумчиво глядя в залитое дождем окно…
А с верхнего этажа дома до слуха стариков доносятся веселые голоса мужчин, громкий женский смех и топот крепких ног.
Перевод с идиша Валерия Фоменко
Мойше Гольдштейн