Одну из лучших пьес Евгения Шварца многие годы считали политически вредной
«Золушка», «Снежная королева», «Первоклассница», «Обыкновенное чудо», «Убить дракона», «Сказка о потерянном времени» – эти и другие фильмы были поставлены по сценариям Евгения Шварца. В театрах играли его пьесы, в издательствах издавались книги его сказок, рассказов и стихов. Он писал едкие фельетоны, cочинял сатирические обозрения для Аркадия Райкина, кукольного театра Сергея Образцова. И в то же время его имя звучало в литературном мире тихим пиано, в отличие от громких форте признанных классиков советской литературы. Долгое время произведения Евгения Шварца не входили в школьные учебники.
«Не бойтесь, жалейте друг друга! Живите – и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле», – убеждает читателя один из его героев в пьесе «Дракон».
Эта пьеса, написанная Шварцем в годы войны против фашистской диктатуры, должна была появиться на сцене одного из московских театров в августе 1944 года. Но бдительная цензура запретила показ спектакля, усмотрев в образе дракона и других героев пьесы намек на советскую действительность. «Надо же! Писал про Гитлера, а оказалось про нас!», – воскликнул драматург, узнав о запрете его пьесы.
При жизни Шварц так и не увидел своего «Дракона» на сцене. Уже во время хрущевской «оттепели», в 1962 году, спектакль попытались восстановить, но снова с треском сняли – в этот раз главного героя ассоциировали с Хрущевым, авторитаризм которого набирал силу.
По этой же причине «Дракон» долгие годы, вплоть до перестройки, не издавался.
В 1988 году Марк Захаров снял фильм по пьесе Шварца «Убить дракона», который вошел в золотой фонд советского и российского кинематографа. В том же году пьеса впервые была поставлена на сцене театра «Ленком».
Евгений Шварц родился 120 лет назад, 23 октября 1896 года в еврейской интеллигентной семье, где отец был врачом, мать – театральной актрисой. Большую часть жизни провел в Ленинграде, пережил блокаду. Скончался драматург в 1958 году от тяжелой болезни.
Писатель Юрий Колнер так выразился о Евгении Шварце и его роли в литературе:
«В жуткие, кромешные, беспросветные времена, во время «ворованного воздуха» он отыскал возможность негромко, но внятно, с детской улыбкой, неподражаемым юмором и изумительной точностью говорить о самом главном – о непреклонных человеческих ценностях, противопоставить идеологии любовь и доброту».
Евгений Львович Шварц (9 (21) октября 1896 – 15 января 1958)Прозаик, драматург, поэт, журналист, сценарист
Я не мог, не научился жить один, и если не было книжек, то очень скучал.
Вообще, трудно, пользуясь словами сегодняшними, передавать ощущения тогдашние. Они другого качества. Не то что сильнее, чем у взрослого человека, не то что туманнее, – другие.
Я мастер ничего не видеть, ничего не обсуждать и верить, даже веровать, что все обойдется. Но через этот туман начинает проступать ощущение вещей, на которые глаз-то не закроешь.
Первые, необыкновенно счастливые, полные лаской, сказками, играми шесть лет моей жизни определили всю мою последующую жизнь. Я был изгнан из рая, но без всякой вины с моей стороны. Сначала я рвался назад, требовал, негодовал. Потом, после долгих неудач, уверовал, что я этого рая недостоин. И стал мечтать…
Вопрос о влияниях не так прост и решается не столь прямо. Прекрасная вещь возбуждает желание работать, но не передразнивать, если ты уже человек, а не обезьяна.
Мы, как никто, чувствуем ложь. Никого так не пытали ложью. Вот почему я так люблю Чехова, которого Бог благословил всю жизнь говорить правду. Правдив Пушкин. А ложь бьет нас, и мы угадываем всех ее пророков и предтеч.
Больше всего я боюсь, что переживу постепенную потерю того, что накапливалось с детских лет, – чувство моря, чувство осени, чувство путешествия, чувство влюбленности, чувство дружбы. Принимались они каждый раз как открытия. До последних дней богатство росло. Чувство формы продолжало развиваться, сказываясь иной раз с неожиданной силой.
В те дни мрачные противники антропоморфизма и сказки, утверждавшие, что иЗ сказок ребенок с огромным трудом постигает мир, захватили ключевые позиции педагогики. Детскую литературу провозгласили они довеском к учебнику. Они отменили табуретки в детских садах, ибо таковые приучают к индивидуализму, и заменили их скамеечками. Изъяли кукол, ибо они гипертрофируют материнское чувство, и заменили их куклами, имеющими целевое назначение: например, толстыми и страшными попами, которые должны были возбуждать в детях антирелигиозные чувства. Пожилые теоретики эти были самоуверенны. Их не беспокоило, что девочки в детских садах укачивали и укладывали спать и мыли в ванночках безобразных священников, движимые слепым и неистребимым материнским инстинктом. Ведь ребенка любят не за красоту.
Я перечитал свое описание военного домоуправления и огорчился. Как только перенесешь явление из одной категории в другую – оно все равно что исчезает. Начинаешь рассказывать и поневоле отбираешь. И вносишь правильность.
«Умные речи и дурак поймет» , как говорится. Не знаю, в этом ли разгадка, или зритель умнее, чем кажется? Если вывести его из рассредоточенности, указать, куда смотреть, он все начинает понимать не хуже других, по-видимому.
Есть ощущение, знакомое каждому. Ты погасил летом свет, думаешь уснуть, но мешает сухой шорох и сухие удары о стену. Это ночная бабочка мечется по комнате. Что тебе до ее горя? Но она бьется головой о стену, с непонятной для ее почти невесомого тельца силой. Ты зажигаешь свет. И она уходит к абажуру лампы под самым потолком, серая, короткокрылая. Может, это и не бабочка вовсе, а ты так и не удосужился за всю свою долгую жизнь спросить, как ее зовут. Если удастся тебе поймать ее, то так отчаянно бьется она о твои ладони и уходит так круто вниз, когда бросаешь ты ее за форточку, что так ты и не знаешь, отпустил ты ее на свободу или окончательно погубил. И некоторое время не оставляет тебя суховатое и сероватое, как само насекомое, ощущение неудачи – неведомо чьей и собственной твоей неумелости.
Вера в людях вообще часто остается неосознанной самими ее носителями. И от таких людей ты не требуешь символа веры. Напротив, скорее умиляет его отсутствие. Есть что-то трогательное, когда человек, повинуясь сам не зная чему, делает свою работу наилучшим образом, бывает добр, сам не зная почему, правдив вопреки собственным интересам.
На душе туман, через который я отлично вижу то, что не следует видеть, если хочешь жить.
Старость не дает права ходить при всех в подштанниках.
Я знаю, что сильных людей не любят, успех чужой переносят с трудом , и все-таки это обычное до пошлости явление удивляет меня, как неслыханная новость, когда обнаруживаю я его в жизни.
Цитаты из книги Евгения Шварца «Живу беспокойно… Из дневников»